Аркадий СТРУГАЦКИЙ, Дмитрий БИЛЕНКИН, Игорь БЕСТУЖЕВ-ЛАДА

Какие звезды светят фантастике?  Парадоксы популярного жанра

Литературное обозрение, 1977, № 8, С. 100-106.

         Наверное, это лучше всего определить словом «вспышка». В середине прошлого десятилетия интерес читателя к фантастике именно вспыхнул, мгновенно охватив самые разные читательские круги: рабочих и академиков, пенсионеров и школьников, гуманитариев и представителей точных наук. За два-три года из жанра «полупериферийного» в сознании массового читателя фантастика превратилась едва ли не в самый популярный. Раздавались даже обеспокоенные голоса, что в скором времени, если так будет продолжаться, фантастическая литература попросту вытеснит литературу собственно реалистическую.

         Прошло десять с лишним лет. Опасения, разумеется, оказались напрасными: фантастика и не думала вытеснять другие жанры литературы. Интерес к фантастике постепенно утратил привкус моды, «бума», зато стал более устойчивым. Фантастика заняла в сознании читателя определенное и – если судить по письмам, приходящим в редакцию, по выступлениям на читательских конференциях, по наблюдениям социологов, – довольно значительное место.

         Что же это за место? Чем объяснить популярность этого жанра? Какие задачи ставят перед собой фантасты, на какой отклик со стороны читателя надеются? Каковы функции современной советской фантастики в жизни общества? Способна ли фантастика предсказать будущее?

         Для разговора на подобные темы в редакции «ЛО» встретились писатели-фантасты Аркадий СТРУГАЦКИЙ, Дмитрий БИЛЕНКИН (последний является также автором ряда теоретических работ по проблемам фантастики) и заведующий отделом прогнозирования Института социальных исследований АН СССР, сопрезидент Комитета по исследованию будущего (Международный социологической ассоциации), доктор исторических наук Игорь БЕСТУЖЕВ-ЛАДА.

         Д. БИЛЕНКИН. Поскольку «фантастика» – производное от слова «фантазия», то при встрече с читателями, просто в беседах я стремлюсь выяснить, какое же именно содержание вкладывается в эти понятия и какая видится между ними связь? Особенно запомнились два суждения. В первом случае мой собеседник волнистым движением руки очертил в воздухе нечто зыбкое и неопределенное. «Ну, – пояснил он, – фантазии – это вроде облаков на заре. Или сновидений…»

         А другой мой собеседник подробно рассказал о том, как на курсах изобретательства рабочих и инженеров учат сейчас фантазировать; им рекомендуют произведения фантастики в качестве своего рода учебного пособия.

         Вот две полярные точки зрения о предмете нашего разговора, с которыми мне довелось столкнуться.

         А. СТРУГАЦКИЙ. Ну, первое высказывание, думаю, особых комментариев не требует. Шевеление руками и смысловая невнятица не предмет для спора. Полагаю, на первый случай можно удовлетвориться таким определением: фантазия есть способность создавать образы и ситуации, не отвечающие вчерашним общечеловеческим представлениям и практике. Я подчеркиваю слово «вчерашний», потому что «сегодняшний» – это уже немного и «завтрашний».

         А вот второе высказывание, Дмитрий Александрович, представляется мне весьма интересным. Прежде всего оно самым прямым образом относится к теме нашей беседы. А главное – услышать такое сообщение еще несколько лет назад было бы положительно невозможно. Мало-помалу, но все-таки идет процесс осознания роли фантастики в воспитании всесторонне развитой личности. Об этой стороне дела, я думаю, мы еще будем говорить. А сейчас не могу удержаться – вспоминаю высказывания некоторых «сопричастных»: фантастика-де – литература крылатой мечты… Оно, конечно, человек без мечты – это либо бурбон, либо кролик, но ведь мечтать – вовсе не значит расстилать розовые ковры неопределенного будущего на предмет утешения. Наш читатель не ноющий хлюпик. Мы пишем для гражданина, созидателя, борца и мыслителя. Лично я рассматриваю фантастику как арену – понятно, не единственную – борьбы передового мировоззрения со вчерашним, как поле столкновения коммунистического воспитания с пережитками палеолита в сознании людей… Но тут я немножечко забегаю вперед, прошу прощения.

         Д. БИЛЕНКИН. Очевиден факт устойчивого, от десятилетия к десятилетию растущего читательского интереса к фантастике. Интерес этот далеко не пассивен, читатель явно неудовлетворен состоянием критики, неразработанностью теории. Однажды я получил письмо – целую тетрадь; в ней читатель пытался разобраться сам: что же отражает фантастика? «Вы пишите, – пересказываю его мнение, – о том, чего заведомо не было, нет и не будет в той форме, в какой вы все это изобразили. Какую же реальность тогда отражают ваши произведения? Почему мы, в свою очередь, жадно читаем фантастику и явно нуждаемся в ней?»

         А. СТРУГАЦКИЙ. Литература все-таки не зеркало. В фантастику смотришься и видишь то ли черта, то ли ангела, то ли осьминога…

         Д. БИЛЕНКИН. Конечно, все далеко не так плоско! Знаете, к какому он пришел выводу? Что роль фантастики в литературе подобна значению мнимых чисел в математике. Они хоть и называются мнимыми, а без них нет математического описания мира. Согласитесь, это небанально.

         Мы говорим: фантастика, научная фантастика, современная фантастика. Как соотносятся эти три понятия? Почему возникло само это деление? Думаю, мы не разберемся без экскурса в историю.

         Одни теоретики резко отделяют как научную фантастику, так и вообще современную от всей предшествующей «просто фантастики». Другие, наоборот, доказывают, что «современная фантастика» стара, как мир. Чего больше, спрашивают они, например, в «Одиссее» – фантастики или бытового реализма? А мифы, сказки чем не фантастика? Нас, фантастов, иногда так и называют – современные сказочники.

         И. БЕСТУЖЕВ-ЛАДА. Что же, на ваш взгляд, верно?

         Д. БИЛЕНКИН. Конечно, в древних произведениях литературы велик элемент фантастического. Вопрос в другом: что в этой фантастике тогдашний читатель воспринимал именно как фантастику? Вспомним, что исторически недавно черт считался фигурой столь же несомненной, как епископ или кузнец. В шекспировской Англии издавались руководства, как надлежит разговаривать с призраками – вежливо и обязательно на латыни. Допустима мысль, что многое, кажущееся нам в произведениях прошлого фантастикой, тогда таковой не осознавалось. Мифы, например, в момент своего возникновения фантастикой, точно, не были; они воспринимались прежде всего как свод истинных представлений о мире.

         И. БЕСТУЖЕВ-ЛАДА. Совершенно верно. Однако и в те времена существовала безусловная фантастика – сказки.

         Д. БИЛЕНКИН. Верно. В сказке таилась мечта… Мечта о лучшей жизни, о повелевании силами природы. Тут вот что интересно. В сказках удерживалось то, что принимал народ. Никакое религиозное или деспотическое вмешательство тут ничего не могло поделать. Что же люди передавали друг другу? Обратите внимание: в сказках решительно всех народов добро побеждает зло, ум одолевает грубую силу, порядочность – негодяйство. Вот какие золотые нити протянулись к нам через все поколения!

         Еще в сказках человек повелевал могучими силами. С помощью волшебства, в мечтах. А затем, исторически недавно сам научился творить волшебства…

         С развитием науки, техники, теории общественного переустройства сказочное, немыслимое преображение действительности стало возможным. Это не замедлило сказаться на литературе. Фантазия в ней обрела реальную точку опоры. Наш вид литературы возник как производное научно-фантастического прогресса.

         Заканчиваю мысль. Родство современной фантастики с предшествующей несомненно. В то же время это новая ветвь литературы. Но сказка (современная сказка – это, если угодно, «Маленький принц» Экзюпери), не утопия в духе Кампанеллы, не сатира свифтовского типа (хотя, замечу, элементы того и другого нетрудно разглядеть в сегодняшней фантастике). И все же! Недаром потребовалось новое определение, и оно возникло где-то в двадцатых годах у нас – «научная фантастика» – и в США – «сайенс-фикшн».

         А. СТРУГАЦКИЙ. Верно ли я понял, что современные чисто фантастические произведения, по-вашему, не относятся к «современной фантастике»?

         И. БЕСТУЖЕВ-ЛАДА. Вы ставите знак равенства между понятиями «научная фантастика» и «современная фантастика»?

         Д. БИЛЕНКИН. Гегель заметил, что чем сложнее явление, тем труднее найти дефиницию. Кроме того, синий цвет в радуге, как известно, плавно переходит в зеленый, тот – в желтый, и так далее. Поэтому я сознательно избегаю жестких формулировок.

         Появление на горизонте нового литературного явления первыми заметили – не удивляйтесь! – братья Гонкуры. «После чтения По, – записали они в своем «Дневнике», – нам открылось нечто такое, что критики оставили без внимания. По – это новая литература, литература XX века, научное фантазирование, фабула, построенная как А+В… Воображение, выверенное анализом… роман будущего, призванный больше описывать то, что происходит в мозгу человечества, чем то, что происходит в его сердце».

         Как видите, в сложном и противоречивом творчестве Эдгара По Гонкуры зорко подметили росток того, что мы называем научной фантастикой. Постепенно эта струя в общем потоке фантастики стала определяющей. Прежние не исчезли. Они видоизменились, но существуют и теперь. Разве нет на западе мистической фантастики? Но не она определяет окраску потока. И сказки пишутся, но это сейчас тоже боковая ветвь. Современной фантастикой, видимо, можно назвать и весь поток. Но лично я бы назвал современной только ту фантастику, которая стоит на материалистических позициях. В ней отдельно можно выделить собственно научную фантастику. Но творчество писателей куда шире определений и рубрик. Стругацкие, например, держатся русла научной фантастики, но заплывают и в смежные потоки. Назвать их научными фантастами? Узко! Они современные фантасты.

         А. СТРУГАЦКИЙ. Хоть горшком назови, только в печку не ставь…

         И. БЕСТУЖЕВ-ЛАДА. Фантастику можно классифицировать различно. Можно, как это сделал Биленкин, взять исторический срез эволюции человеческой мечты и фантазии, просмотреть зависимость представлений от экономико-социальной базы. Здесь мы действительно можем установить периоды: скажем, античная фантастика, средневековая, современная. Это плодотворный подход, так как он позволяет выявить интересные общие закономерности развития в сфере идеального.

         Другой способ деления – по тематическому признаку. Тут сейчас можно выделить направления научно-технической фантастики, социальной, психологической, философской, сказочной, юмористической и так далее. Конечно, один цвет плавно переходит в другой, этим делением я лишь хочу подчеркнуть многообразие современной фантастики.

         Ее можно и нужно делить по региональному признаку – советская фантастика, англо-американская и так далее. По жанровому, поскольку фантастика есть и в прозе, и в поэзии, и в драматургии. Аналитических схем много, они необходимы, важно лишь учитывать многомерность фантастики. Если бы физики рассматривали пространство даже не в плоскостной, а в трехмерной проекции, они недалеко бы ушли в понимании мира. А литература – своя, особая Вселенная, и фантастика в ней далеко не рядовая галактика.

         Отделить ее от других «литературных галактик» невозможно. Вся художественная литература – это воображаемый мир, и немыслимо найти ту явную точку, где кончается безусловный реализм и начинается полет фантазии. Здесь допустима такая аналогия. Есть железистые минералы, вроде магнетита, есть такие, в формуле которых железо отсутствует. А примеси железа в них все равно есть, как есть они в любой породе, в любой щепотке земли.

         Я хочу сосредоточиться на том, что ближе всего к моей профессии. На научной фантастике. С моей точки зрения, это такая фантастика, которая средствами искусства вводит читателя в круг научной проблематики века.

         А. СТРУГАЦКИЙ. Позвольте, однако, вам возразить. О проблемах науки языком искусства отлично говорит научно-художественная литература, научно-популярное кино и Капица в телепередачах – честь и хвала им за это, все они делают замечательное дело… Фантастика же есть литература художественная. Литература о человеке, о его надеждах и страхах. Как это у Ильфа?.. Фантасты писали: будет радио – будет счастье. Радио есть, а счастья нет. О фантастах-дураках писал великий юморист. Счастье человеческое не в радио и не в киберах.

         И. БЕСТУЖЕВ-ЛАДА. Поясню свою мысль, ибо «я не то сказал, что вы поняли».

         Начну с Жюль Верна как с основоположника научной фантастики, хотя, конечно, у него были предтечи, тот же Эдгар По, например.

         Легко заметить, что в творчестве Жюль Верна слилось несколько направлений. Это научная фантастика; это роман путешествий; это и приключенческий роман; это еще и научная популяризация. Такая слитность, нерасчлененность характерна для нового, только возникшего явления. Неизбежная дифференциация произошла позднее, хотя фантастику по инерции еще долго объединяли с научно-художественных и приключенческим жанрами.

         А. СТРУГАЦКИЙ. Увы, организационно нас с ними еще и теперь объединяют.

         И. БЕСТУЖЕВ-ЛАДА. Это уже анахронизм, который, кроме путаницы и смещения оценок, уверен, ничего не вносит.

         Продолжу, однако. Фантазия Жюль Верна опиралась на самые развитые тогда физико-технические науки. Затем, по мере развития биологических и социальных наук, интересы людей, следовательно, и интересы фантастов стали смещаться в эту сторону, что отчетливо видно в творчестве Уэллса. А Жюль Верн предугадывал, воспевал, обращался к проблемам технического могущества человека. Это полностью отвечало запросам, интересам, потребностям того времени. Писатель вводил своего читателя в научную проблематику века.

         А. СТРУГАЦКИЙ. Я не знаю, что хотел воспеть Жюль Верн. Для меня очевидна связь его произведений с романтическими сказаниями прошлого. Что говаривали деды на завалинках, отчего у ребятишек во все века глаза разгорались? Да, конечно, в сказках был завораживающий, колдовской мир, порыв куда-то в тридесятое царство… Но главным было, пусть в воображении, – добро неизбежно побивает зло!

         То же самое у Жюль Верна. В огромном мире несправедливости он настойчиво утверждал: добро побеждает зло. Жюль Верн был прогрессивно мыслящим человеком, хотя перепрыгнуть через свою эпоху и подняться до подлинной революционности он не мог. Что же он делает? Вот у него герой, капитан Немо, сын угнетенного и униженного захватчиками народа. Как отомстить за угнетение и унижение? Бабахнуть разок из аркебузы и умереть сраженным с красивой фразой на немеющих устах? Было. Плохо. Мало. Наделить героя древними сказочными приспособлениями вроде шапки-невидимки, сапог-скороходов и гуслей-самогудов? Неловко как-то в рационалистический девятнадцатый век. И капитан Немо выступает против мировой подлости в доспехах фантастической (но уже зримой в его время) науки и техники.

         Конечно, без технического фантазирования не обошлось, не могло обойтись, но в этом ли дело?

         Пойдем дальше. Жюль Верна увлекает мечта о познании и преобразовании природы, раскрепощении людей с помощью науки. Тут, в отличие от сказочников и фантастов-романтиков, он чувствует под ногами твердую почву. Он первым в литературе создает образ коллектива ученых, которые строят пушку, чтобы долететь до Луны, чтобы перевернуть земной шар.

         А что произойдет, если сверхпередовая техника попадет в руки негодяев? Тут под пером Жюль Верна возникает мрачный, можно сказать, фашистский Штальштадт, у маньяка с претензией на мировое господство оказываются радиоуправляемые снаряды, и со всей этой нечистью благородные герои Жюль Верна вступают в смертельную схватку.

         Значение Жюль Верна не в том, что он воспевал технику и посредством художественного слова популяризовал свеженькие проблемы науки. Если бы его творчество сводилось к этому, он канул бы в небытие, как толпы его подражателей. Главное у Жюль Верна – это непреходящие ценности морали, мотив социальной борьбы и социальной угрозы, которую несет с собой наука в дурно устроенном обществе. И мотив торжества человека с помощью той же науки над слепыми стихиями природы, над социальными силами зла. Жюль Верн уже тогда очертил перед своими читателями контуры научной революции грядущего и показал, что она в себе таит. Социальной революции он не предвидел, что ж, всему свое время. Пришел Уэллс, который опирался уже на теорию социализма, в той мере, конечно, в какой он ее усвоил. А в наше время выступил Ефремов со своей «Туманностью Андромеды», написанной с позиций самого передового мировоззрения – научного коммунизма…

         Д. БИЛЕНКИН. Между прочим, роман Жюль Верна «80 000 километров под водой» жив и по сей день, его читают и перечитывают. Спрашивается: случилось бы это, если бы не образ капитана Немо? Нет. Можно ли, однако, отделить Немо от «Наутилуса»?

         Вот и ответ, как в фантастике наука сплавляется с литературой и что в ней первенствует.

         Кстати! Нет спора, что Жюль Верн писал куда как менее художественно, чем его великие современники. Его технические фантазии изрядно устарели, динамизм сюжета тоже не на уровне «современных образцов». А между тем, по данным ЮНЕСКО, в начале семидесятых годов нашего века Жюль Верн среди писателей всех времен и народов оказался по числу переводом на третьем месте. Любопытный возникает ряд: Шекспир, Лев Толстой… и Жюль Верн. Интересно, как литературоведы объяснят сей парадокс.

         А. СТРУГАЦКИЙ. Либо скромно отмолчатся, либо скажут (если их спросят), что это не по их ведомству. Да возьмите хотя бы критико-литературоведческие разделы наших уважаемых периодических изданий. Ведь вчуже дивно становится, каких только рыбешек не изыскивают некоторые профессионалы в литературном океане, ухитряясь при этом не разглядеть китов. (Заранее прошу извинения: я человек пристрастный и считаю нашу и зарубежную фантастику довольно-таки крупным китообразным в литературе эпохи НТР и грандиозных социальных перемен во всем мире.) Впрочем, может быть, этот недогляд и к лучшему. Страшно представить себе, что могут натворить кое-какие критики, если они со своими наивными представлениями о фантастике возьмутся за это дело. «А, Ефремов! Читал, читал… Это как они куда-то на ракете… Опять же Брэдбери… про Марс там…» Уф!

         Д. БИЛЕНКИН. Мне понятна запальчивость Аркадия Натановича, но она чрезмерна и потому не всегда справедлива. По моим наблюдениям, некомпетентная, заушательская либо, наоборот, комплиментарная критика чаще всего исходила от людей как раз случайных, далеких от литературы. Со стороны серьезных профессиональных критиков я вижу желание трезво разобраться в наших проблемах.

         И. БЕСТУЖЕВ-ЛАДА. Я читал и неумную, даже очень неумную критику, но, по моим наблюдениям, известное постановление партии в этой области заметно отрегулировало положение, хотя еще не до конца…

         Пока напомню свою исходную посылку: научная фантастика – это художественная литература, никак не популяризация, не гибрид литературы с наукой…

         Д. БИЛЕНКИН. Простите, что перебиваю. Давайте мысленно исключим научную фантастику из литературного потока и зададим себе один очень простой вопрос. Как классическая литература девятнадцатого и начала двадцатого века отразила в себе феномен бурного научно-технического прогресса?

         Когда я без предисловия задаю этот вопрос, в самых разных аудиториях наступает легкое замешательство.

         Тогда я напоминаю о существовании фантастики – Жюль Верна, Уэллса и других. Сразу слышится вздох облегчения. Да, конечно, ведь это тоже литература, именно здесь художественный сейсмограф «бил бурю»!

         И. БЕСТУЖЕВ-ЛАДА. Правильно. Говоря о том, что научная фантастика – это та область литературы, где научные проблемы века оказываются в центре внимания искусства, я выдвинул формулу, но не развернул ее.

         Проблемы науки очень условно можно разделить на «внутренние» и «внешние». Вы, очевидно, решили, что я говорю лишь о проблемах первого рода. Нет, хотя фантастика, конечно, к ним обращается и здесь прямо работает на развитие науки. Сошлюсь на мнение таких видных советских ученых, как В. Парин, Д. Блохинцев, Ю. Денисюк, которые прямо говорили о воздействии фантастики на науку, ее помощи в решении таких проблем, как космоплавание, голография. Таковы факты.

         Дело, однако, вовсе не в том, что литература в лице научной фантастики что-то уловила, предвосхитила, чем-то помогла науке, хотя это тоже важно. В шестидесятых годах возникла прогностика, обществу настоятельно потребовался дальний свет научного предвидения. Мы немедленно обратились к накопленному фантастикой богатству и кое-что взяли на вооружение. Существует, например, такой действенный метод научного прогнозирования, как сценарная разработка возможных вариантов развития какого-либо события или процесса. Это типичная научная фантастика, только без малейшего признака литературы. Метод хороший, писать такие сценарии, между прочим, сейчас учат в американских университетах и колледжах. И это не случайно.

         Для НТР характерно то, что она возбуждает множество новых, очень сложных проблем – не только научных, но и социальных. Если брать только основные, для нас неотложные, то их сейчас десятки, если не сотни. Другая важная черта НТР: проблемы возникают стремительно. Вспомним, что еще лет пятнадцать назад ни у кого голова не болела насчет экологического кризиса, слов таких не знали. Третья черта: многие проблемы беспрецедентны, они, если вдуматься, – чистая фантастика по своей сложности и внезапности.

         Сегодня все проблемы связаны с наукой хотя бы потому, что без исследования их невозможно понять, не то что наметить способы решения. Становится настоятельной потребностью расширение именно научного мышления. Нельзя предотвратить тот же экологический кризис без выработки всеобщего экологического сознания. Нельзя мчаться на гребне НТР и без прогностического мышления, иначе дров наломаем. И так далее и тому подобное.

         Роль научной фантастики именно как литературы здесь огромна. И не столько в отношении научных проблем, сколько в отношении социальных. Впрочем, разделить их нельзя, потому что научные проблемы – это не только синхрофазотрон и фотонная ракета. Проблемы науки сегодня – это семья и школа, город и село, так называемые «теневые доходы» и алкоголизм. Не в том дело, будто фантастика что-то предсказывает. Мы не в состоянии в деталях очертить облик даже 2000 года. Развитие вероятностно, темпы стремительны, можно лишь выявить тенденции, загодя увидеть проблемы, наметить точки перехода процесса из одного состояния в другое, дать рекомендации, чего держаться, а чего избегать.

         Был период и у нас и за рубежом, когда фантасты больше писали все-таки «о радио». Отпала эта общественная потребность, пришла другая. Именно в фантастике полнее всего и раньше всего очертились те качественно новые социальные проблемы, о которых я говорю. Фантастика занялась их, что ли, художественной разведкой, психологическим, моральным, нравственных освоением. Наука этого не может, а это необходимо, ибо все начинается и кончается человеком. Неправы Гонкуры: научная фантастика обращается больше к сердцу человека, чем к разуму. Это мы, ученые, обращаемся к разуму, но нам нужна поддержка: до сердца графики и приказы доходят плохо. Искусство настраивает внутренний мир человека, должно настраивать на принятие новых ситуаций, новых реалий жизни, на борьбу с устаревшими и устаревающими стереотипами, на их быстрый пересмотр. Это нужно обществу, одним голым разумом мы проблемы не осилим, а мы их должны осилить, иначе они осилят нас.

         Д. БИЛЕНКИН. Все верно, но с одной поправкой. Мысль о прикладном использовании фантастики для решения текущих проблем возникала не раз. Был период, когда от нее требовали, чтобы она этим и занялась. Логично, казалось бы: все трудятся засучив рукава, а фантастика витает в каких-то галактиках – нехорошо, пусть тоже «копает землю». Но так настроенная фантастика тут же испустила дух. Литература в ней исчезла, а что касается сиюминутной утилитарной пользы, то… У меня на полке стоит одна книга сороковых годов, давно и справедливо забытая. В предисловии ее автор честно предупреждает читателя, что он для лучшей пользы фантазирует лишь о том, что на грани выхода из лаборатории. И что же? Почти все, о чем писал этот фантаст, не сбылось, зато сбылось много такого, что никому и не снилось. Не работает фантастика на «ближний прицел», не может работать по самой своей природе. Не может еще и потому, что, как вы правильно заметили, в период НТР на проблемы сегодняшнего дня стремительно наползают проблемы завтрашние и послезавтрашние, в первый момент, казалось бы, фантастические.

         И. БЕСТУЖЕВ-ЛАДА. Да, этот опыт наглядно показывает, чего от фантастики требовать нельзя, на что, исходя из каких бы то ни было благих побуждений ее нельзя ориентировать. Есть внутренние законы развития литературы, их игнорирование до добра не доводит.

         А. СТРУГАЦКИЙ. Наука влияет на литературу, на фантастику не в том смысле, что специалист хватает писателя обеими руками, чтобы не убежал, и объясняет ему цифры и графики, и тогда у писателя зажигается в очах огонь понимания, радости или ужаса, и он бежит к машинке и эмоционально втолковывает бедному читателю, как ему надлежит настраивать свой духовный мир на новую проблему. Это все, конечно, чепуха. Фантаст не передаточная инстанция между лабораторией физика либо социолога и читателем, а сам читатель никак не объект втолковывания, он равный писателю собеседник.

         Все же в том, что сказал Игорь Васильевич, много правды. Кто такой советский фантаст? Это гражданин социалистического общества. Как гражданина его волнует все, что волнует общество. Как писатель он пишет о том, что ему спать мешает, – неважно, вышла данная проблема из-за горизонта или нет. Правда, фантаст уж так настроен, что чувствительней всего он воспринимает как раз отдаленные, а вернее, самые глубинные импульсы, они предстают в фантастических образах и так ложатся на лист.

         Очевидное для писателя вообще не предмет. Общеизвестно, что литература, если она, конечно, литература, – всегда открытие. Если неоткрытое вопиет о себе в сегодняшнем дне и писатель его вытаскивает, это «обычная», не фантастическая литература. А если в сегодняшнем дне вызревает что-то, казалось бы, невероятное, пока еще молчаливое, скрытное, прячущееся за проблемами настоящего, то об этом пишем мы. Мы, фантасты, – реалисты на свой манер и лад.

         Еще одно, очень важное. Дело не в том, насколько фантастика связана с наукой. Дело в том, что фантастика по самой природе связана с передовым мировоззрением своего времени. Сейчас это мировоззрение неизбежно является научным, диалектико-материалистическим. И вот тут фантастика – фактор передачи, «наведения» этого мировоззрения на читателя. Вот самое главное.

         И. БЕСТУЖЕВ-ЛАДА. Все так, но и в фантастике появляются мещанские, а на Западе и просто реакционные произведения.

         А. СТРУГАЦКИЙ. О Гоголе мы почему-то судим не по «Выбранным местам из переписке с друзьями», а Некрасова ценим не за «Мечты и звуки». Да, в нашей фантастике появляется немало несовершенного. Просто халтурного. Как и в других жанрах. Что отсюда следует? Бороться надо с халтурой! Эх, был бы я издателем… Ладно, молчу.

         Нет, еще два слова. Мои разногласия с Бестужевым-Ладой после его разъяснений значительно сгладились. Но я подчеркиваю его же мысль: фантастика – сложный многомерный мир. Можно ли сказать о «Туманности Андромеды», что это – отражение в образах передовых идей научного коммунизма? Можно. Но это такая четверть правды, которая превращает роман в подобие социологической или пропагандистской брошюры. Так его, кстати, в момент появления восприняли некоторые читатели и на страницах газеты разразились жестокой критикой за его неполное «соответствие»…

         Д. БИЛЕНКИН. Наше общество через партийные документы обращается к литературе как к действенному, активному помощнику в воспитании человека коммунистического склада. Нравственного, культурного, творчески мыслящего… Критики немало говорили и говорят о великом воспитательном значении литературы. А если попробовать конкретно взглянуть на воспитательную роль именно фантастики?

         Фантастике свойствен динамический сюжет, это, пожалуй, единственное, что роднит ее с приключенческой литературой. В фантастике (халтуру я исключаю), как правило, действует энергичный, нравственный, мыслящий герой. Воспитывают такие герои молодежь? Еще как! И как надо.

         Все это, конечно, тоже общие слова. Перейду к фактам. Назову людей, которые вслух сказали, какое огромное влияние на них оказал тот же Жюль Верн. Кто эти люди? Это создатель стратостата и батискафа Пиккар, это Нансен, это Маркони, это Обручев, это Свен-Геден, это Кастере, это Тазиев, это Циолковский и многие другие. Остановимся на Циолковском. Он писал, что космические фантазии Жюль Верна обратили его мысли к космосу. Теории Циолковского, в свою очередь, увлекли Королева. И человек вышел в космос!

         Еще цепочка. На становление Ивана Ефремова, по его словам, существенно повлиял тот же Жюль Верн. В свою очередь, физик Ю. Денисюк не преминул отметить, что творчество Ефремова прямо и непосредственно сказалось на той его работе, которая привела к выдающемуся открытию в области голографии.

         Сколько еще возникало и возникает таких цепочек?

         И. БЕСТУЖЕВ-ЛАДА. Делаются даже попытки математического исследования зависимости между уровнем завтрашней технологии и той фантастикой, которую сегодня читают дети.

         Д. БИЛЕНКИН. Существенней все же другое. Если вы раскроете пятый том Большой Советской Энциклопедии, то прочтете, что воображение, фантазия, развиваясь с усложнением процессов труда и общественных отношений, становятся одним из основных элементов сознания и деятельности человека.

         Становятся! Это слово объясняет многое, в том числе положение фантастики как художественного концентрата воображения. Общепризнано, что без развитого воображения нет творчества, нет самой личности. Вряд ли кто станет отрицать: уж что-что, а воображение фантастика развивает. Как научная, так и смежная с ней.

         А. СТРУГАЦКИЙ. Оптимист вы, Дмитрий Александрович! Какой-нибудь прич… Продолжение »